bannerbannerbanner
Название книги:

Самый опасный человек Японии

Автор:
Александр Накул
Самый опасный человек Японии

000

ОтложитьЧитал

Шрифт:
-100%+

Стальная Хризантема

История про Кимитакэ и Юкио

Проснувшись поутру 20-го числа, я подумал: «Наверное, все уже на станции Сюндзоку, а то и вовсе в поезде»…

Никогда я не был в Эносиме, и оттого мне ещё больше туда хотелось. Я думал о ней весь день, до самого вечера.

Когда я лёг спать, мне приснился такой сон: я поехал вместе со всеми на экскурсию в Эносиму. Я хорошо провёл время, но кругом были камни, которые мешали мне идти.

Хираока Кимитакэ, школьное сочинение

Книга 2. Самый опасный человек Японии

– Фантомас!

– Как вы сказали, простите?

– Я говорю – Фантомас!

– И что же это значит?

– Ничего… А может – все!

– Однако! А кто это такой?

– Никто не знает… Но, тем не менее, он существует!

– Хорошо, но чем-то же он, в конце концов, занимается, этот кто-то!

– Он наводит ужас!..

Пьер Сувестр, Марсель Аллен. “Фантомас”

Часть 1. Отрубленная голова директора школы

1. Игра в самолётики под кроватью

Был знаменательный день: в самую престижную школу Токио должен был приехать с лекцией тот, кого американские газеты называли самым опасным человеком Японии.

Согласно законам и реестрам Министерства народного просвещения, все школы в стране равны и дают великолепное образование. Но при этом все (даже те, кого сюда так и не приняли) знают, что самая престижная из школ – Гакусюин. И дело не в том, что тут учат как-то особенно хорошо. Гакусюин не выпускает ни учёных, ни деятелей культуры, а здешние обычаи и розыгрыши невольно заставляют вспомнить исправительные колонии для малолетних преступников.

Всё дело в том, что учиться в Гакусюине – самый надёжный способ стать министром чего-нибудь или получить должность в посольстве. Потому что как раз тут, под опекой отставного адмирала, и учатся дети теперешних послов и министров.

Нельзя сказать, что они сильно умнее или старательнее среднего токийского школьника, – но у нас эпоха равенства и всеобщей войны. Чтобы работать министром или послом, от человека больше не требуются какие-то особенные способности.

И вот в такую важную школу должен приехать настолько важный человек. Всем сразу стало ясно: потрясение предстоит нешуточное. Встревожены все, кому положено, – газетчики, шпионы, сторожа и несколько контрразведок.

А вот самим школьникам не было до этого никакого дела.

Всё дело в том, что большинство учеников уже свыклись со всякими делами государственной важности. На важных и влиятельных лиц они и у себя дома насмотрелись.

Само здание школы стояло на приметном месте – как раз возле Генерального штаба и в паре трамвайных остановок от пёстрых торговых улиц Синдзюку. За глухими стенами расстилались аккуратно подстриженные садики, а среди них стояли белые здания, вполне типовые, но при этом дорогие и капитальные, а ещё почему-то с мавританскими арками на первых этажах.

Кто только не приходил сюда ещё в прежние, довоенные времена, чтобы рассказать о чудесной жизни, что начнется после выпуска: и лоснящиеся заместители министров, и армейские офицеры из разных фракций, и флотские, с цветочками сакуры на погонах, и даже какие-то загадочные буддистские монахи – на случай внезапной вспышки религиозности. А один раз приходил даже президент рыболовной компании и рассказал, каково работать на краболовной платформе. Он, конечно, не нуждался в новых работниках, – даже если случался шторм и очередная платформа смачно переворачивалась, отправляя крабов обратно в море, а ловцов на свидание с предками, достаточно было просто перевернуть всё сооружение обратно и отбуксовать в порт. И уже к вечеру изголодавшиеся деревни поставляли новую партию послушных и дешёвых работников. Цель лекции президента рыболовной компании была исключительно воспитательной: выпускники обязаны ценить, что ходят по суше и работают пусть и в заштатных, но канцеляриях.

Вот и вышло так, что из нескольких сотен будущих государственных умов визит обсуждали всего трое. Эти трое стояли возле задних ворот, что выходили в тесный и вечно пустой переулок, и выглядели весьма странно для одинаково подстриженного и неизменно оборванного военного времени. При взгляде на них скорее припомнишь беспечные двадцатые годы, эпоху раннего джаза и императора Тайсё, – или какое-то другое, вольное, послевоенное и очень смутное будущее, про которое даже думать мучительно.

Рассмотрим всю тройку повнимательней.

Во-первых, здесь девочка – хотя корпус, где будет выступать опасная личность, предназначался только для мальчиков, а женская школа на два квартала южнее. Школьный герб на рукаве её стандартной матроски несколько объяснил подобное нарушение правил. В её низеньком, лет двенадцати-тринадцати теле, полыхала дикая, необузданная энергия, и даже она сама не могла её сдержать. Ноги в длинных чулках невольно переступали вправо и влево, руки то и дело взлетали в воздух и даже волосы так и норовили встать торчком вокруг её милого личика. Её звали Ёко Атами.

Рядом стоял мальчик, про которого было сложно сказать – то ли он высок для своих четырнадцати, то ли слишком низок для своих шестнадцати. Если встать поодаль, в самом начале переулка, то и вовсе сперва подумаешь, что это девочка, которую зачем-то нарядили в школьную форму для мальчиков. Неожиданно длинные волосы падают на плечи, а на бледном и тонком, пугающе выразительном лице полыхают чёрные глаза с по-девичьи длинными ресницами. Он стоял неподвижно, как межевой столб, сложив ладони в белоснежных перчатках на рукояти длинного бамбукового зонтика, словно самурай на верном мече. Ткань зонтика была такая же чёрная, как его школьная форма. Это был Юкио Сатотакэ.

Третий хоть и был одет в такую же школьную форму и подстрижен ещё короче, чем требовалось, но всё равно выделялся сильнее, чем оба его друга вместе взятые. Долговязый и длиннорукий, с овальной, вытянутой головой и юным, не больше шестнадцати лицом, вполне обычным, но притом узнаваемым, он то пытался стоять невозмутимо, как Юкио, но стоило ему начать говорить, как он поддавался влиянию Ёко, словно какой-то огонь вспыхивал внутри его головы. Это был Кимитакэ, и ему предстоял визит к директору.

– Что ему от меня надо? – недоумевал он. – Неужели он узнал про тот наш визит?

– Раз ты не знаешь, – заметила Ёко, – то и причина, скорее всего, не в тебе. И от тебя никак не зависит.

– Где бы ни была эта причина – во мне или в ком-то ещё, – проблемы будут у меня, – заметил Кимитакэ. – А я проблем не хочу.

– А чего ты хочешь?

– Хочу жить достойной и порядочной жизнью! – выпалил Кимитакэ. – Разве не для этого меня дед сюда пристроил?

– Боюсь тебя огорчить, – заметила Ёко, – но у человека с твоими задатками это всё равно не получится.

– Но можно жить хотя бы спокойно? Я не могу учиться в такой обстановке!

– Если хочешь учиться – надо учиться и терпеть, и преодолевать, и готовиться в любых условиях. Мне учитель музыки рассказывал, что у евреев был один мудрец, который в молодости настолько бедствовал, что его не пускали в их еврейскую школу. Так он забирался на крышу и подслушивал. И достиг многого – в час, когда Судия будет судить человечество, этот мудрец займёт место у подножия его престола. Говорить ему, конечно, не разрешат, потому что не положено. Но если кто-то будет оправдываться, что не учился, потому что был беден, то Господь сурово спросит: «Не был ли ты беднее этого мудреца?» Ну и сбросит потом бедолагу в ад, разумеется.

– Видишь, как много достиг этот человек, – заметил Юкио. – Он будет стоять и молчать – и одним молчанием сбрасывать людей в ад. Ради такого можно и поподслушивать.

– Я всегда знал, что евреи – народ мстительный, – только и смог сказать Кимитакэ. – Дедушка рассказывал, что банкиры-евреи из Америки платили огромные деньги, чтобы мы могли воевать с Россией. Так они мстили за погромы. Но теперь, с приходом…

– Но директор школы – не еврей, а адмирал, – заметила девочка. – С чего бы ему тебе мстить?

– Русские не просто так говорят: близ царя – близ смерти.

– Но тебя же не к императору вызывают.

– То наш великий император, а это директор школы. Он меня каждый день видит.

– Может быть, он просто хочет открыть, кто он – злой гений деревенской тусовки, – внезапно предположил Юкио.

Кимитакэ вздрогнул, как от удара молнии. Потом медленно повернул к приятелю голову.

Тот продолжал смотреть перед собой как ни в чём не бывало. Только на тонких и бледных губах заиграла едва заметная улыбочка.

– Откуда ты это взял? – спросил Кимитакэ.

– Так, к слову пришлось.

– Я тебе про это не рассказывал!

– Не обязательно всё узнавать из рассказов. Иные вещи ты и сам способен увидеть.

– Но это случилось со мной во сне! И я этот сон никому не рассказывал…

– Я много где побывал, – отозвался Юкио и больше ничего не сказал.

Несмотря на все тревоги, настало время идти. И Кимитакэ ощущал это сильнее всех, буквально кожей.

И он зашагал к двухэтажному особняку из тёмного дерева. А по дороге почему-то вспомнил один странный разговор со своим легендарным дедушкой, отставным губернатором Сахалина.

Этот разговор был очень странный и произошёл, кажется, уже после того, как дедушка умер, трагически убитый смертоносным иероглифом. Поэтому Кимитакэ был уверен, что разговор случился во сне.

Кимитакэ был в своей комнате и рылся в ящиках своего собственного стола. Он вытаскивал какие-то длинные, исписанные иероглифами рулоны, которые видел первый раз в жизни. И только когда от этих рулонов стало не повернуться, Кимитакэ заметил, что дедушка стоит в дверях, в домашнем светлом кимоно в цветочек, и так и смотрит своими ехидными глазами.

– Представляешь, дедушка, китайцы до сих пор жгут благовония перед табличками жестоких императоров Цинь Шихуана и У-ди, – сообщил Кимитакэ. – Не то чтобы они их очень уважали или считали их правление счастливым. Но всё равно жгут. На всякий случай.

 

– Китайцы – народ понятливый, если их достаточно часто палкой бить, – с достоинством ответил дедушка и сверкнул хитрющими глазами. – Когда я писал в Академию, то мне нужно было придумать имена других исследователей. Ну я и взял китайские: Чжун Ши, Ли Гун и прочие. И ты представляешь – двадцать восемь ответили! Двадцать восемь!

Во сне это достижение покойного дедушки казалось чем-то очень серьёзным. Но сейчас, переворачивая эту сцену в голове и так и этак, Кимитакэ был вынужден признать, что не может в нём разглядеть ни малейшего смысла. Бессмысленные слова и бессмысленные действия. Как выразился один поэт из новых, это было не больше, чем игра в самолётики под кроватью.

Кимитакэ поднялся на крыльцо и постучал. Вокруг особняка не было ни души и не было слышно ни единого звука – казалось, вся столица просто вымерла. Только высоченное синее небо и изумрудная зелень душистой травы.

Кимитакэ позвонил и прислушался. Скрытый от глаз механизм прошуршал, и дверь отодвинулась.

Директор школы, как всегда, дожидался его в кабинете. Почему-то он был одет в свою старую адмиральскую форму.

На столе выстроились рисовые колобки с рыбным филе, а рядом – уже початая бутылка сухого красного вина из запасов наших героических подводников. Но выправка оставалась по-прежнему безукоризненной, а лицо непроницаемым – как это принято у всех высокопоставленных японцев.

Кто выдаст свои чувства, тот может выдать и свои мысли, а зная мысли, можно слишком многое с тобой сделать.

Кимитакэ немного успокоился. Его не ждал нагоняй – хотя, возможно, ожидало что-то похуже. Он сел к столу и невольно залюбовался, как билась алая струна о стеклянные бока пузатого бокала.

– Вы хотели у меня что-то спросить, – осведомился Кимитакэ, – или за что-то наказать?

– Я хотел уточнить у тебя насчёт человека, который будет выступать в нашей школе. Ты мог читать что-то из его сочинений.

– Я, если что, не очень знаком с его творчеством. Читал только пару статей. Я ведь не всё на свете читал!

– Это ничего не значит, – отмахнулся директор. – Я вот читал пару его книг – и убедился, что делать это было совершенно не обязательно. Там – бред. В них нет других достоинств, кроме авторского патриотизма.

– И чем же я могу вам помочь с таким выдающимся человеком?

– Ты мог слышать, что русский писатель Горький как-то объяснил, почему Ленин настолько велик. Нельзя сказать, что бесчисленные книги Ленина написаны интересно. Они крайне путаные и догматичные, полны отступлений для переругивания с какими-то забытыми публицистами, у которых непонятные русские или немецкие фамилии и ещё более непонятные марксистские идеи. Главными аргументами в сочинениях Ленина служат «Маркс утверждал, что» и «Энгельс пишет, что». В них нет даже благородного безумия, они не веселят, подобно книгам того же Окавы Сюмэя. Тем не менее учение Ленина охватило миллионы умов. Получается, дело было не в идеях, которые он излагал. Марксизм тут ни при чём: марксистов сейчас даже у нас больше, чем нужно. И то, что Ленин был революционером, ни при чём – Россия не первая и не последняя страна, где произошла революция, и уже во времена Достоевского в ней хватало революционеров. «Всё дело в том, что, – так пишет Горький, – Ленин исхитрился помешать людям жить привычной для них жизнью так сильно, как никто не смог до этого».

– Получается, это как бы Совершенномудрый Правитель из книги Лао-цзы – только наоборот? Этот сидит и распространяет силу дэ, а тот шумит и распространяет скандалы?

– Именно так.

– И поэтому вы думаете, Окава Сюмэй – тайный коммунист?

– Это невозможно, потому что Окава Сюмэй вообще не способен хоть что-нибудь скрыть. Он, напротив, – из тех, кто всю дурь на страницы вываливает. Он похож на Ленина тем, что поднимает шум, где бы ни появился. Шум и скандал – вот главная его политическая стратегия, а не коммунизм или даже какая-нибудь ультраправая идея. Я изучил его биографию – настоящую, не ту, что в конце книг печатают, – и обнаружил, что он придерживался этой стратегии даже в школьные годы. Поэтому, к сожалению, профессор Окава Сюмэй – заметный деятель нашего времени. Думаю, мало кто в стране согласен с его идеями. Я даже думаю, мало кто в стране способен понять его идеи – включая самого автора. Но очень многие, очень многие люди, включая членов правительства, считают, что в его идеях что-то есть, видят в них что-то себе близкое. А ещё – что у такого великого мыслителя должны быть десятки тысяч фанатичных последователей… Неудивительно, что за границей его боятся всё больше и считают главным идеологом нашей возрождённой Империи, автором самой идеи Восточноазиатской Сферы Совместного Процветания. Вот почему я должен спросить тебя, как крупного каллиграфа – причём каллиграфа, который следует путём древних и использует каллиграфию для магии, а не оформительства… Я хочу знать три вещи: может ли это ему навредить, может ли это его защитить и насколько он сам может знать про это магическое искусство?

– Скажу сразу – этой штукой можно убить. Я не хотел бы вмешивать в это полицию, потому что срок давно вышел и единственный эксперт – я сам… Но я уверен – дедушку убили именно с помощью каллиграфии. И убийц не найдут. Даже бывший губернатор ухитрился кому-то крепко насолить…

– А как теперь твой отец от этого защищается?

– Никак. Отец прекрасно понимает, что он слишком бесполезен, чтобы на него покушались.

– Как думаешь, профессор Окава Сюмэй достаточно бесполезен, чтобы не надо было делать ничего особенного?

– Кто знает. Публика нашего времени настолько хочет видеть кровавых шутов, что готовы простить им даже власть в государстве.

– Откуда ты это знаешь?

– Мне Селин рассказал.

– Это кто такой?

– Писатель. Французский. Современный. Вы могли про него слышать, но скорее всего нет.

– Подожди-ка, – адмирал нахмурился. – Этот твой Селин – он на вид такой потёртый и вредный, ходит в помятом пальто, и с собой у него всегда кот – огромный, серый и пушистый, в специальной клетке для переноски животных. – И адмирал показал пальцами приблизительную форму этой клетки.

– Да, именно такой. Только во сне он был без кота.

– Всё, знаю его!.. – Директор откинулся на спинку кресла так, что на флотских погонах сверкнули золотистые цветочки сакуры.

– Откуда вы его знаете? Он вам тоже снился?

– Не важно. Это всё равно засекречено. Продолжаем.

Кимитакэ сам не понял, как беседа перетекла к биографии прославленного доктора Окавы Сюмэя. Видимо, просто перетекла на алой волне терпкого вина.

Было не очень ясно, как это может помочь в организации каллиграфической защиты. Кимитакэ подумал, подумал над этим вопросом, глотнул ещё вина и решил, что адмирал попросту по-настоящему плохо разбирается даже в обычной каллиграфии. И попросту рассказывает всё, что удалось выяснить, – вдруг что-нибудь пригодится.

К тому же сама биография оказалась настолько интересной, что Кимитакэ сам не заметил, как заслушался. Он не особенно интересовался его творчеством и идеями, если не считать мощнейшего открытия, что «пройдя через коммунистическую революцию, Россия вступила в противоестественную связь с Красным Драконом…». Но с каждым новым событием жизнь и личность Окавы Сюмэя становились всё интереснее.

Кимитакэ был бы счастлив сразиться с таким великолепным противником.

2. «2600 лет истории» Окавы Сюмэя

Про профессора Окаву Сюмэя написано слишком много – и всё не по делу. Поэтому придётся рассказать про него с начала и во всех подробностях.

Окава Сюмэй был одним из самых деятельных интеллектуалов военного времени. При жизни в американских газетах его называли самым опасным человеком Японии.

В наши дни всем уже ясно, что это был настоящий боевой мудрец, которого ожидаешь встретить скорее где-нибудь в горах Сычуани, а то и в классической древности. Укрытое пеплом забвения в послевоенную эпоху, в наши дни это имя всё ярче разгорается над просторами пробуждающейся Евразии – вот почему каждому из нас следует побольше узнать про этого великого человека.

Он родился в Сакате – небольшом городке на морском берегу, что окружён уютными зелёными холмами.

Если двинуться от этого города на север, окажешься в суровых, так и не освоенных горных лесах, которыми порос весь север главного острова Японского архипелага. Эти места, хоть и неприветливые, тоже могут быть полезны для государства, но они так толком не освоены, – ведь нужно осваивать кучу новых колоний, от Суматры до Карафуто. Так что после Сендая до самого более-менее заселённого побережья Аомори досужие пассажиры увидят только сосны, редкие халупки путевых обходчиков и нищие, затравленные деревеньки.

В этих деревеньках живы древние обычаи, потому что на усвоение новых у тамошних жителей нет ни денег, ни возможностей. Стариков относят в горные леса, как только они одряхлеют настолько, что точно не могут вернуться. А лишних младенцев по-прежнему оприходуют, причём прогресс добрался и сюда: раньше просто решали головой об забор или душили руками, а теперь заворачивают головку в газету, пока малютка не задохнётся.

Но юный Окава смотрел совсем в другую сторону, на юг. Там, на юге, располагалась далёкая загадочная столица, а ведь только в столице человек его склада мог себя по-настоящему проявить.

Его славные предки были врачами при дворе местного князя. К моменту рождения Окавы влияние поистратилось: семья губернатора лечилась уже у другого врача. Весь шик, доступный его отцу, врачу-окулисту, ограничивался тем, что он отказывался принимать недостаточно культурных пациентов, а в конюшне держал превосходного арабского скакуна – и развозил на нём лекарства. Воспитанию сына он никак не мешал, и с самого детства Окава мог целыми днями играть в войнушку с двумя младшими братьями или читать классических философов, мечтая о карьере мудрого кунг-фу мастера.

Примерно в том же возрасте впервые обнаружилось его слабое зрение. Возможно, оно было врождённым. Сам Окава утверждал, что зрение ослабло после того, как ему дали по голове в сражении с недобитыми местными ниндзя, ведь в горах северного Хонсю их до сих пор несметное множество…

Читатель волен выбирать ту версию, которая ему ближе, а Окава Сюмэй с тех пор обзавёлся замечательными круглыми очками в черепаховой толстой оправе. В таких очках любой покажется образованным.

А ведь Окава в придачу ещё и вправду был образованным, причём с детства. Он обладал как раз тем редким, но выразительным качеством, обладателей которого европейцы обычно считают умными, – у него ещё в детстве был отлично подвешен язык. Окава мог говорить о чём угодно, сколько угодно и так восторженно, что всем, кто слышал, даже казалось, что они что-то поняли.

Ближе к семнадцати годам Окава заявил отцу:

– Папа, даже ты ничего не можешь сделать с моим зрением. Я думаю, что окулиста из меня не получится. Можно я вместо этого поеду в Токио изучать классическую немецкую философию?

– Сынок, наш род – древний и уважаемый, – ответил отец. – Вся округа знает фамилию Сюмэй. Поверь, с такой фамилией ты смог бы стать окулистом, даже если бы родился без глаз.

– Пойми, отец, я всё-таки хотел бы исцелять душу, а не тело, – сообщил Сюмэй.

– Ты что, начитался христиан?

– Я прочитал достаточно христианской литературы, чтобы моя верность учению Будды стала алмазно-непоколебимой.

– Это радует. А вообще-то душу лечить проще, чем тело. Тело слишком легко сломать, а душу можно терзать бесконечно.

– Отец, меня волнует важнейший вопрос: что есть жизнь? Этот вопрос и к медицине относится! И пока я не найду ответы на все вопросы, которые так болезненны для моего сердца, я никогда не буду в покое. Печаль, боль и агония переполняют меня! Они всегда со мной, они, можно сказать, и есть моя настоящая семья!

– Да я уже понял, как сильно тебе хочется дурить людям голову! – не выдержал отец. – Ладно, я не возражаю. Если ты так решил – проваливай! Я с тобой семнадцать лет под одной крышей живу, уже убедился, что переубеждать бесполезно. Могу даже из родовой книги вычеркнуть. На тот случай, если ты боишься, что опозоришь семью, – и раз ты говоришь, у тебя уже появилась другая.

К счастью, отец спешить не стал и из родовой книги философски настроенного сына не вычеркнул. Так что семью Окава со временем не опозорил, а прославил.

А пока юный Окава выдержал серьёзный экзамен и поступил в легендарную Старшую школу № 5 в Кумамото. Пусть и не Гакусюин, но тоже престижное место.

Уже со стороны видно, как серьёзно проходит там обучение. Двухэтажное здание из красного кирпича в британском стиле, тесные сводчатые коридоры второго этажа, – когда их видишь, то невольно вспоминаешь Италию. Ещё есть здоровенный, в два этажа, кирпичный куб химической лаборатории, а сразу под ним – огородики. Сколоченные из белых досок общежития с огромными окнами напоминали добротную провинциальную гостиницу, а внутри, помимо коридоров и двухместных комнат, можно было отыскать и пианино, и даже бильярдный стол.

 

Но самым важным была, конечно, опека Старшей школы № 5 со стороны кабинета министров. Да, дети самих министров учились в Гакусюине. Но любому министру необходимы помощники, чтобы взвалить на них всю работу. Вот их-то в пятой школе и готовили.

Министр образования так и сказал в своей речи по случаю открытия школы: «Задача Старшей школы № 5 – готовить людей, достойных направлять умонастроение масс».

И Окава Сюмэй тренировался направлять умонастроение масс уже с первых дней в новой школе. Он сделался главным редактором журнала при школьном литературном кружке и вступил в дискуссионный клуб. В заметках он ссылался на три непререкаемых авторитета: Карла Маркса, Иисуса Христа и крупного американского экономиста Ричарда Эли. И там усвоил, что главное в идее – чтобы она вызывала хотя бы смех, а название эссе должно шокировать («Не правда ли, деньги вещь немного развратная?»).

В августе 1906 года Окаве Сюмэю впервые выпал шанс испытать свою способность «направлять умонастроение масс». А повод подал барон Курино Синъитиро.

В наше время этот деятель уже подзабыт, а вот тогда находился на самом пике карьеры.

Этот барон был человек очень загадочный и влиятельный. Когда-то в туманной юности, что выпала на революцию Мэйдзи, он успел даже посидеть в легендарной Шестиугольной тюрьме в Киото, а теперь работал важной фигурой. Ещё не загадочные гэнроку, но где-то близко. Не занимая официальных должностей, периодически отправлялся послом в очередную великую державу и там решал всё на месте.

И вот пошёл слух, что его сына, который до того безбедно лопал улиток эскарго во французском пансионе, собираются перевести в Старшую школу № 5.

Разумеется, если бы сам барон вздумал перевестись в Старшую школу № 5, её ученики не рискнули бы перечить. Но переводился его сын. Никому не известная личность. На фоне могущественного отца он выглядел особенно жалко.

Вечером понедельника, как только занятия закончились, почти все ученики собрались в актовый зал. Некоторые опасались идти, но старшие затащили их за шиворот. Как и в любой народной революции, организация здесь значила много.

Пока в зале шумели и спорили, ученик выпускного класса Окава Сюмэй вскарабкался на трибуну и грохнул по ней бамбуковым мечом для кэндо.

– Послушайте! – начал он. Что он говорил дальше – никто не запомнил. Похоже, он одновременно требовал, чтобы в их прекрасную Старшую школу № 5 перестали переводить кого попало, кто пропитался иностранным духом и чужд патриотизму. И в то же время – разрешить школьникам всей империи переводиться куда угодно. Вдруг кто-нибудь из учеников Старшей школы № 5 желает посетить уроки прославленных преподавателей Гакусюина – или, напротив, проучиться годик в деревенской школе где-нибудь на Хоккайдо, чтобы лучше узнать жизнь простого народа. Возможности учеников должны быть равными!

Его вдохновлённая речь, пусть и непонятная, определённо имела успех. Впрочем, такие речи всегда имеют успех – ведь их произносят перед аудиторией, которая заранее ждёт и верит.

Начался мятеж. Школьники всех классов построились в колонну и двинулись к домику администрации. Они несли перед собой бумажные флаги, на которых были написаны огромные иероглифы, которые выражали безграничную преданность императору. А в журнале школьного литературного кружка, который редактировал Сюмэй, оказалось напечатано стихотворение с такими выражениями, какие даже в парламентских прениях редко услышишь.

Директор вышел на ступеньки и призывал учеников к порядку. Те, с обязательным поклоном, вручили ему письмо, где очень вежливо выражали свои возражения. Тот пообещал поразмыслить и попросил учеников разойтись.

Размышлял он долго, и пока он размышлял, уроков в Старшей школе № 5 не было. Школьники собирались кучками в коридорах и ожесточённо спорили, размахивая руками. Наконец, на третий день, директор школы принял решение – уйти в отставку.

Пока утверждали нового, непрошеный сын барона уже куда-то делся и проблема разрешилась сама собой. То, что случилось, прозвали потом Инцидентом Курино – по фамилии барона, разумеется. Потому что до имени его сыночка никому не было дела.

А Окава Сюмэй стал местной школьной легендой, про которую до сих пор вспоминают.

Потом легендарный выпускник учился на религиозно-философском факультете Токийского университета и написал очень подробную работу о сочинениях индийского монаха Рюдзю.

(На этом месте Кимитакэ стало особенно не по себе – потому что этот древний Рюдзю несколько дней назад всплывал в одном разговоре.)

После завершения курса Сюмэю предложили позицию профессора религиозной философии в университете Досиса. Университетов тогда было много, и им срочно требовались профессора. Но Сюмэй понимал – направлять умонастроения достаточно больших масс с университетской кафедры не получится. Он мечтал быть не преподавателем, а просветителем, не учителем жизни, а одним из тех, кто эту жизнь направляет.

Поэтому он предпочёл устроиться переводчиком с немецкого при штабе Императорской армии. За это платили лучше. К тому же это оставляло достаточно времени для штудий в библиотеке, где он читал всё, что имело отношение к философии, от Ригведы до Кропоткина.

Тогда же Окава Сюмэй появляется в документах политической полиции. Впрочем, за ним могли присматривать и в гимназии. Он не завербован, и постоянного наблюдения нет, его дела проверяют самые бесполезные сотрудники и по остаточному принципу. В этих донесениях он фигурирует под оперативной кличкой Жираф.

Именно из этого источника адмирал узнал, кто превратил юного амбициозного интеллектуала в молодого перспективного идеолога. Это был Окакура Тэнсин, японский культуролог, очень знаменитый в Соединённых Штатах, в основном за свою книгу о чае. Но Окаву Сюмэя пробудило от академического сна другое его сочинение – «Идеалы Востока», исполненное японского духа и написанное по-английски.

Из этой весьма занимательной книги можно было узнать, что два столпа англосаксонской цивилизации – это материальные вещи и военное превосходство, а у восточной – духовность и мораль. И долг всех пока ещё свободных народов Азии – защищать свой Дух от напора европейской Материи. Ведь если не образумятся – недолго им оставаться свободными. Все области Азии окажутся под пятой белого человека, все цветные расы будут порабощены расой белых людей. В то время как Азия – это одно!..

Взгляните на порабощённую англичанами Индию. Цветущая страна Будды и мудрецов-отшельников превратилась в страну умирающих от голода ткачей и раджей, погрязших в постыдной роскоши. Волны океана индийской жажды прогресса неуклонно разбиваются о волноломы английских предрассудков.

Всякий европейский философ хочет быть радикальнее тех, кто писал до него. Окава Сюмэй верно следовал этой традиции. Окакура Тэнсин пил чай в уединённой беседке и предостерегал. Окава Сюмэй пил саке с радикально настроенными младшими офицерами – и видел себя воином, что посвятил свою жизнь возрождению Азии. К тому же примерно в это время умер его отец – а значит, вправить мозги молодому радикалу было уже некому.

Идеи эти были и вправду мощными. В них поверили даже многие европейские исследователи, чем лишний раз показали подлинный уровень своих познавательных способностей.

Но чтобы эти идеи начали распространяться, подобно лесному пожару, понадобилась Первая мировая война.

Нам, японцам, что живут на далёком и благодатном архипелаге, сложно даже представить, каким ударом для старой Европы стала Мировая война – точно так же, как европейцам сложно представить, что значила для нас Русско-японская.

В Европе Вторая мировая стала началом восстания масс и популизма в политике. А сопротивляться было некому: слишком много погибло там детей влиятельных родителей. По старой памяти, в бой бросили элитные части, лучших офицеров, сыновей самых лучших семейств – и все они сгорели под артиллерийским огнём. По итогам Япония, вовремя примкнувшая к Антанте, успешно захватила немецкий пивоваренный завод в Шанхае, вошла в пятёрку сильнейших мировых держав, основателей Лиги Наций. И даже среди них оставалась единственной империей по-настоящему старого порядка. Дети выпускников европейских университетов, которые сами окончили Гакусюин и Старшую школу № 5, не потеряли ни семейных капиталов, ни карьерных перспектив.


Издательство:
Автор