Снайпер

Глава 8

Боб бегло осмотрел все вокруг. Если они и побывали здесь, то вели себя чертовски осторожно. Настоящие профессионалы. Он не заметил, чтобы сюда кто-нибудь входил: вокруг не осталось никаких следов, и пыль была нетронутой. Самое главное, что Майк был жив – чуть более грязный и косматый, чем обычно, но все-таки не мертвый. Боб знал, что если бы кто-нибудь попытался войти внутрь трейлера, Майк загрыз бы этого человека или умер сам. Пока Боба не было, Сэм Винсент кормил его, теперь же, когда Свэггер, вернувшись, сам открыл ворота, преданное создание радостно бросилось к нему и принялось благодарно облизывать лицо шершавым влажным языком. Глаза пса светились теплом и грустью. Майк был одинок, как и Боб. У обоих больше не было друзей, и поэтому всю свою любовь они отдавали друг другу.

Боб гладил его, а Майк прыгал и визжал от удовольствия. Потом Боб принес ему поесть и стал открывать многочисленные замки – сначала на трейлере, затем все остальные. Они были в целости и сохранности, в том же положении, в котором Боб их оставил. Открыв ящик с оружием, он полюбовался содержимым, затем быстро достал «Ремингтон-700» и осмотрел его. Самым последним он открыл замок маленькой мастерской в задней части трейлера, где все еще лежал в разобранном виде тот упрямый винчестер.

Боб смотрел на него и чувствовал огромное желание снова заняться оружием и попытаться разгадать его тайну. Почему винчестер его подводит? Может, от усталости или недостатка внимания? Или у него такой капризный характер и ему нельзя доверять в трудную минуту? Или он просто устал, этот старый кусочек стали, потерял силу духа и веру в свои собственные силы – все-таки уже пятьдесят лет в строю?

Но чем дольше Боб смотрел на винтовку, тем больше понимал, что уже не сможет вернуться к ней, как бы сильно его ни тянуло обратно. Теперь у него было новое дело, и ему очень хотелось скорее начать его, хотя он никогда раньше не думал, что пережитое во Вьетнаме когда-нибудь снова начнет мучить его, тем более здесь.

Боб вспомнил, как он лежал, придавленный к сырой земле мертвым телом Донни, как кровь Донни лилась по его телу и смешивалась с его собственной кровью, как в воздухе радостно кружились птицы, предвкушая легкую добычу, а из-за насыпи доносился усиленный громкоговорителем голос майора: «Не шевелись, Боб. Черт, сейчас мы вызовем огневую поддержку и выкурим этого гада из его норы».

Страдая от боли, он лежал и вспоминал: тогда, в долине Ан-Лок, Донни на фоне этих проклятых зеленых холмов хотя и виден был отовсюду, но все равно с завидным спокойствием продолжал стрелять из своей М-14 по желтомордой сволочи, которая лезла на них. Донни производил выстрелы с поразительной скоростью, в то время как Боб, скатившись со склона холма, карабкался к вершине возвышенности, чтобы укрыться от смертоносного огня по ту сторону хребта. Не останавливаясь и не оборачиваясь, он палил в воздух, все время слыша щелканье не попавших в него пуль. Наконец он добрался до вершины, и они вместе упали с той стороны, хохоча как сумасшедшие, потому что были на волосок от смерти и чудом сумели избежать ее. В этом заключался весь смысл их снайперского труда, и чувство предельной опасности, когда смерть по нескольку раз в день проходила мимо и оставляла их в живых, придавало удовольствию, получаемому от этой игры, необычайную остроту.

– Господи, Боб, посмотрел бы ты на свое лицо, когда ты взбирался наверх. Я от смеха чуть не обоссался, – сказал тогда Донни.

– Слушай, сукин сын, какого хрена ты поперся вниз? Зачем было рисковать еще и твоей задницей?

– Черт, Боб, стоило умереть, чтобы посмотреть на твою перепуганную рожу.

И он весело рассмеялся.

Боб снова вспомнил о своей сокровенной мечте: он, Донни, его красивая молодая жена Джулия, собаки и виски, старый, добрый арканзасский виски. Они живут в горах Уошито, вдали от городской суеты, заботятся о своих винтовках, охотятся каждый день, а по вечерам спокойно потягивают виски. Теперь он понимал, что это была бредовая мечта, можно сказать, несбыточная. Уже в момент своего возникновения она была неосуществимой: мир никогда не позволит вам этого. Но Боб был слишком молод и глуп, когда мечтал о таком.

Потом он вспомнил госпиталь. К нему в палату зашел майор, с грустью посмотрел на запакованную в гипс, висящую на противовесах ногу и сказал: «Мы даже не могли предположить, что у них есть такие снайперы. Отличный выстрел. И чертовски сложный».

Да, он был прав, выстрел и вправду был отличным.

«Он нужен мне, – думал Боб. – О господи, как я хочу его заполучить!»

За год до того, как он восстановился и снова смог держать в руках винтовку, до него дошли слухи, что это действительно был белый человек. Специалист. Профессионал. Приглашенный специально для этого выстрела. Но к тому времени война для него уже закончилась.

Боб чувствовал, что вот-вот расплачется. Теплый, шершавый язык Майка скользил по рукам Боба, постепенно возвращая его из прошлого в настоящее. Он встряхнул головой, пытаясь отбросить грустные мысли, и подумал о том, что стал слишком сентиментальным.

«О русский! Как я хочу наказать тебя за то, что ты мне сделал!»

Но он сдержался. Постепенно успокоившись, он снова стал тем Бобом, который в своей жизни общался только с тремя или четырьмя людьми в Блу-Ай: Сэмом, доктором Ле Мье, шерифом Теллом и теперь уже покойным Бо Старком – естественно, когда тот бывал трезвым. Он опять стал тем Бобом, который делал по крайней мере сто выстрелов в день, независимо от того, стояла в горах солнечная погода или лил дождь, и посвящавший все свое время только винтовкам, и он мог прожить так всю оставшуюся жизнь, не заботясь ни о чем другом.

Он чувствовал себя снова в форме, у него была работа – просто прекрасно. Он был готов.

Сидя за чашечкой кофе без кофеина, Боб постепенно вырабатывал свой собственный план. Он трудился по восемнадцать, двадцать, двадцать два часа в сутки, склонившись над кухонным столом, на который падал либо тусклый свет электрической лампочки, либо серый свет январского дня, и прерывался только для того, чтобы утром прогуляться с Майком или поспать несколько часов. Боб делал все медленно и внимательно, никогда не спешил и не задерживался на ненужных деталях; он скрупулезно просматривал карты, планы и схемы, вычерчивал диаграммы, производил расчеты на калькуляторе, изучал конструкцию зданий, приходя к определенным выводам.

Он был настоящим снайпером джунглей, привыкшим жить вдали от шумной суеты городов. Тем не менее сейчас ему казалось, что города – это тоже своего рода джунгли и поэтому в какой-то мере можно использовать старый опыт. Стрелку всегда необходимо одно и то же: он должен чувствовать, что все предметы вокруг него находятся на своих местах. Только зная это, он идет на выстрел.

Прежде всего надо, чтобы в секторе стрельбы не было никаких помех. Этому Боб придавал даже больше значения, чем полосе стрельбы. Ему требовалась чистая линия визирования цели, вместе с тем он хотел видеть как можно меньше зданий, хотел, чтобы не было непредсказуемых порывов ветра и энергетических полей, способных повлиять на траекторию полета пули, которая ближе к цели потеряет большую часть скорости. К моменту выстрела солнце должно светить в спину: нужно исключить вероятность того, что солнечный свет, отразившийся в линзах оптического прицела, заметит кто-нибудь из ведущих наблюдение. А Секретная служба наверняка будет вести наблюдение.

И только потом шла дальность. Расстояние до цели. Так называемая «зона вероятной опасности», определяемая Секретной службой и, к сожалению, не существовавшая в 1963 году, теперь составляла практически полмили – восемьсот восемьдесят ярдов. Там не разрешалось открывать ни одно окно, а на каждой крыше сидело множество полицейских; над зоной постоянно висели вертолеты, контролируя обстановку. Этот русский будет на расстоянии тысячи ярдов или даже тысячи двухсот. Место, откуда Боб должен стрелять, будет находиться в радиусе трех четвертей мили. Это должно быть безопасное место, со свободным, неконтролируемым входом и таким же выходом: надо иметь пути отступления. Оно должно быть на определенной высоте, чтобы цель была хорошо видна, но все-таки не очень высоко. При стрельбе сверху вниз всегда можно ожидать, что пуля выкинет какой-нибудь трюк, особенно на большом расстоянии: существует определенная точка, после которой, потеряв значительную часть скорости, она становится слишком чувствительна ко всему. Боб пришел к выводу, что Соларатов выберет позицию на третьем-четвертом этаже и ни в коем случае не выше пятого.

Еще одним важным моментом была температура воздуха. Влажный и сырой климат может повлиять на траекторию полета пули, но холодная погода опаснее теплой. Близкая к нулю температура делает винтовку жесткой и нечуткой. Происходят практически незаметные изменения в молекулярной структуре деревянных частей приклада и металла ствола, не говоря уже о руке человека, который нажимает спусковой крючок. Боб слышал сотни историй от бывалых охотников: сделав выстрел, порой точный, по прекрасному оленю-самцу, они с ужасом наблюдали за тем, как пуля, не причинив ему никакого вреда, пролетала в десяти ярдах сбоку, а животное в это время исчезало в лесу, оставляя охотника один на один с разочарованием и холодом. Он считал, что русский не будет стрелять при низкой температуре, впрочем как и при большой жаре и влажности: в этом случае возникало слишком много «если» и слишком много «вдруг». Если вы собираетесь сделать что-нибудь на высшем уровне, то выберете максимально удобное место, где вам знаком каждый камень и где климат, земля и солнце будут на вашей стороне.

Он искал место для выстрела между пятидесятой и семидесятой параллелями: не очень солнечно, чаще пасмурно, и еще это должен быть приморский город, где ветер умеряется прибрежными фронтами и не так опасен, как на холодных равнинах Среднего Запада или у замерзших озер.

Теперь надо было разобраться с шумом. Независимо от того, какой тип винтовки Соларатов выберет на этот раз, ему все равно придется стрелять без глушителя: с глушителем начальная скорость полета пули не превышает скорость звука, а надо, чтобы она превышала две тысячи футов в секунду, причем пуля должна весить не менее ста пятидесяти гран, даже около двухсот, если он хочет попасть в голову или верхнюю часть тела с тысячи двухсот ярдов. Его помощникам придется построить для него что-то вроде звуконепроницаемой камеры или комнаты, стрелковый бункер из звукопоглощающего материала, с одним-единственным отверстием, из которого можно только прицелиться и выстрелить. Но нельзя слишком высовываться из этой щели, потому что звук выстрела будет очень сильным. Хотя он почти полностью поглотится звуконепроницаемым материалом стен, какой-то шум все-таки проникнет через щель. Но он будет настолько неопределенным и рассеянным, что этого окажется явно недостаточно для точного определения места выстрела. Боб думал о конструкции этого ящика, насколько жарко и неудобно должно быть в нем. Исходя из этого он пришел к выводу, что вся конструкция будет сделана не на скорую руку и, скорее всего, над ней работают уже сейчас. Это должно быть необычайно сложное и очень компактное сооружение, в случае необходимости легко разбираемое на составные части и при этом достаточно крепкое и надежное.

Они могут использовать любую винтовку, начиная от триста восьмого калибра и заканчивая специальной снайперской винтовкой пятидесятого калибра, о которой ходят невероятные слухи: говорят, что она поступила только в суперсекретные снайперские подразделения. Конечно, русский отдаст предпочтение пятидесятому калибру. Все остальные винтовки стреляют максимум на тысячу семьсот ярдов, а у этой прицельная дальность стрельбы намного больше.

Боб застонал – такое случалось с ним редко. Работы, казалось, был непочатый край. Голова буквально раскалывалась от боли. Он поднял глаза и не смог определить, что сейчас – день или ночь. Посмотрев на свои часы «Сейко» тропического образца, купленные за двенадцать долларов еще в 1971 году, Боб понял, что скоро наступит полночь. Он вздохнул и снова принялся за работу.

Патрон, время, расстояние и винтовка. Это были координаты его «компаса», по которому следовало определить место нахождения снайпера. Изучая документы и проверяя сотни мест, из которых можно было сделать выстрел, Боб чувствовал, что пока работает впустую. Ему приходилось начинать все сначала, детальнее прорабатывая варианты и глубже вникая в подробности. Он пытался представить себе, как этот человек лежит на мешках с песком в маленькой темной комнате, расположенной в миле от цели, и спокойно наблюдает в оптический прицел за президентом Соединенных Штатов, который, ничего не подозревая, с кем-то разговаривает, и вдруг… голова президента в одну секунду превращается в красную бесформенную тряпку, и от нее ярко-красным фейерверком разлетаются в разные стороны куски черепа, мозги, кровь… Если снайпер выстрелит с расстояния в милю, потребуется несколько недель, чтобы найти его комнату. А ведь они могут никогда не найти ее.

Он снова, и снова, и снова прорабатывал все возможные варианты решения, не спеша, спокойно и вдумчиво погружаясь в обстановку. Иногда он так увлекался какой-либо идеей, что с трудом заставлял себя вернуться назад. Где же решение? Можно ли его найти? Где все это искать? Он же не…

О-о!..

Склонившись над своими таблицами, Боб смотрел, как все вырисовывалось само собой, без его помощи, образуя цельную и стройную картину действий предполагаемого снайпера.

В этот момент Свэггер понял, как все произойдет, как все должно произойти. Теперь он знал, где это должно случиться.

Было далеко за полночь.

«Ну что ж, сволочи, хорошо, – думал он, – вы, наверное, считаете, что все будет так же, как в семьдесят втором году в Дананге, за тысячу четыреста ярдов от проволочного заграждения, когда снайперская группа „Альфа“ спускалась по склону насыпи. Нет, этого не случится. На этот раз я буду готов».

Глава 9

– Ники, Ники, – сказал Томми Монтойя, – мальчик мой, на тебя это так не похоже.

Монтойя был кубинцем, имевшим непосредственное отношение к разведке; выполняя задания для различных агентств и управлений, а порой и для индивидуальных заказчиков, он иногда пересекался с Мемфисом. Монтойя считался одним из тех профессионалов, которые всегда работают на грани и которым их собственный ум зачастую идет во вред. Таких, как он, в один прекрасный день находят либо в болоте Биг-Мадди, либо в озере Поншартрен с чугунным грузом, привязанным проволокой к ноге, и с глубокой раной в груди, а вокруг уже плавают целые стаи мелких рыбешек. А пока Томми Монтойя лизал ракушку устрицы и улыбался. Раскрыв створки, он положил обе половинки на ладонь, и его толстый язык стал быстро орудовать в них, выуживая беззащитные тельца. Он смаковал их подолгу, растягивая удовольствие.

Ник старался не смотреть на него. Господи, как вообще можно это есть? Он придерживался мнения, что, если та пища, которую вы собираетесь есть, в момент приготовления не была красной от собственной крови, ее ни за что нельзя брать в рот. Но у этого кубинца были свои привычки. К тому же он был полезен, потому что знал вещи, каких больше никто здесь не знал… например, кое-что, связанное с бизнесом.

– Ники, – снова начал Томми, – значит, ты хочешь докопаться до источников… УБН имеет приоритетное право на получение высококлассных подслушивающих устройств, которыми ты интересуешься… э-э…

– Ну давай же, Томми, – нетерпеливо прервал его Ник, желая, чтобы Монтойя побыстрее завершил свое длинное вступление.

Во второй половине дня прибывал Хауди Дьюти, и Ник хотел быть в курсе событий до того, как База будет здесь. Если в отношениях с Юти оступишься и сделаешь неверный шаг, потом будет очень тяжело реабилитироваться. И Ник знал это лучше, чем кто бы то ни было.

Он очень нервничал и никак не мог с этим справиться. В темном баре, расположенном на набережной реки, было темно и полно каких-то импозантных личностей. В своем голубом поплиновом костюме и белоснежной рубашке Ник чувствовал себя так, будто у него на лбу было написано огромными буквами: «ФБР», к тому же он знал, что из-под пальто предательски выпирает длинная ручка «Смита-1076».

Он решил форсировать разговор, стараясь по возможности не выдавать своих истинных интересов:

– Скажем, мне надо устроить небольшую проверку и я должен кое-что записать на магнитофонную пленку. У меня наклевывается большое дело, но я опасаюсь, что идет утечка информации. Либо через УБН, либо через нас. Я хочу приобрести самое современное подслушивающее устройство, чтобы результат стоил вложенных средств, которые я, скажем, достал из кармана одного неудачливого торговца наркотиками, то есть я могу заплатить по действующим ценам. С чего мне лучше начать?

– Слушай, ты еще не устал вешать мне лапшу на уши, дружище? Не пытайся изнасиловать педераста или обмануть жулика – все равно ни хрена не выйдет. Ты всегда был симпатичен мне тем, что казался довольно-таки открытым и честным парнем.

О Томми говорили, что он вместе с две тысячи пятьсот шестой бригадой принимал участие в неудачном вторжении на Кубу, после чего два года провел в тюрьмах у Кастро, что вся его спина иссечена шрамами. Он обладал традиционными качествами латиноамериканцев – суровостью и строгостью в сочетании с решительностью. Все его тело было буквально заряжено энергией, он был резок, однако это не переходило в невроз, в маниакальное желание творить зло и насилие.

– Да нет, я чист, старина, все так и есть. Просто мне надо узнать, как некоторые люди пару дней назад умудрились пустить в ход очень мощное подслушивающее оборудование и где они его раздобыли. Причем раздобыли очень быстро, и только для того, чтобы убрать одного-единственного человека.

– Это тот парень, у которого все внутренности были выпущены?

– Да, он.

– О-о-о… Ники, это очень странный случай. Ты же знаешь, почти всегда можно узнать, кто конкретно замешан в том или ином деле. Когда такое происходит, почти всегда известно, кто за кого и кто в какой команде играет. Почти всегда, но не на этот раз. Ники, дружище, поверь, я об этом ничего не слышал. К нашему городу это не имеет никакого отношения, так же как и к нам. Поверь мне.

– Может, и имеет. Тут есть кое-что личное. Ну скажи, Томми. Просто я сейчас проигрываю вариант с этими устройствами. У меня есть источники, которые гарантируют, что он был двойным агентом в Сальвадоре, и я сам слышал, что он работал на ЦРУ. Но ЦРУ открещивается от него. Понимаешь, все его документы подозрительно чисты, настолько, что у меня невольно возникает вопрос: как человек прожил целую жизнь и ни разу не был оштрафован за неправильную парковку?

Томми скорчил рожу и опустошил еще одну ракушку. Ника всегда удивляло, как этот толстый человек может есть этих мерзких моллюсков, с поразительной скоростью и ловкостью доставая их языком.

– Я пытаюсь понять, как эти люди попали внутрь комнаты и грохнули его там. Они слышали, что он пытался дозвониться до меня. Стопроцентно слышали. Благодаря какому-то прибору. Так вот, где они могли взять такую вещь, у кого?

– Ладно, – наконец сказал Томми, – я думаю, то, что ты ищешь, – это «Электротек – пять тысяч четыреста». Портативный параболический микрофон направленного действия, с очень высокой чувствительностью, известный благодаря своей способности улавливать звук даже через специально зацементированные звуконепроницаемые стены. Такие устройства все на счету. Насколько я знаю, выпущено всего семь штук: четыре – для УБН, два – для ЦРУ и один – для одного иностранного клиента, очень-очень таинственного.

– Из какой страны? – спросил Ник.

– О, мне бы не хотелось говорить об этом, дружище… Там все время устраивают банановые войны.

– Сальвадор! Точно. Ах ты, сукин сын…

Постепенно вырисовывалась вся картина. Это было как раз то, чего ему не хватало, – магическое связующее звено, объединяющее все разрозненные части в единое целое.

Он быстро прикидывал в уме: «В каком году „Электротек“ попал в Сальвадор? Скажем, где-то в конце восьмидесятых, когда мы еще оказывали им какую-то помощь. Ладно, этот Эдуардо Лансман явно занимался там разведкой, но что он искал? Скорее, что нашел? Что-то серьезное, значительное и опасное? Так это его испугало. Поэтому он думает, кому можно позвонить, не рискуя собственной жизнью. Наверняка что-то было связано с большими секретами и разведкой, но Лансман не хочет сообщать об этом своим старым коллегам в ЦРУ, правильно? Потому что он еще не выяснил все до конца плюс не знает точно, кто, что и для кого делает, на чьей стороне играет тот или иной из его коллег. Я-то знаю, насколько там все запутанно и туманно. Ему нужен кто-нибудь со стороны, нейтральный человек, вполне безопасный, которому он мог бы доверять… чтобы рассказать все, что знает. Потом он вспоминает о своем старом коллеге из УБН, у которого может быть на примете кто-то из подходящих людей, и в его в памяти всплывает имя агента ФБР, чей телефон ему когда-то дал этот самый приятель из УБН. Лансман садится в самолет и улетает. Однако преследователи узнают о его исчезновении. Видимо, он петляет и двигается то в одном, то в другом направлении, пытаясь сбить их со следа. Но те, кто следит за ним, все равно узнают, что ему надо в Новый Орлеан. Это дает им время, чтобы перебросить сюда своих людей и установить наблюдение за аэропортом. Тут-то они его и вычислили. Когда он прилетел, они спокойно поехали за ним. Подслушивающее устройство уже было у них. Узнав, в каком номере остановился Лансман, сальвадорцы, следящие за ним, при помощи электроники начинают его прослушивать. Услышав мое имя, они через какое-то время стучатся в номер, тот открывает, и убийцы делают из бедного Эдуардо бифштекс».

Томми посмотрел на него:

– Ник, у тебя такой вид, будто ты сдвинулся на религиозной почве. Ты, случайно, не с Девой Марией сейчас разговаривал?

– Что-то в этом роде, – ответил Ник.

Хотя он никогда не был склонен к сильным религиозным переживаниям, у него непроизвольно возникло желание осенить себя крестом в память об Эдуардо, который открыл дверь своего номера, ожидая увидеть перед собой Ника, а вместо этого получил три удара в лицо и умер такой мучительной смертью, какую мог бы придумать только китайский палач… Но даже на грани смерти его продолжало волновать что-то очень важное, раз он смог в таком состоянии собрать волю в кулак и доползти до линолеума в ванной, чтобы написать свое последнее послание. А ведь это было уже после того, как убийцы ушли, искромсав и изуродовав до неузнаваемости его тело, – он лежал и чувствовал, что шок от ужаса, который сначала затмил боль, начинает проходить и безжалостные, страшные предсмертные муки накатываются на него, как девятый вал!

РОМ ДО.

РОМ ДО?

Что же это значит? В чем здесь загвоздка?

– У меня есть для тебя еще одна любопытная штука. Перед смертью он написал на полу своей кровью послание. «РОМ ДО», заглавными буквами. С чем у тебя ассоциируются эти «РОМ» и «ДО», Томми? На следующий день я тринадцать часов проторчал в библиотеке, закопавшись в книги о преступлениях и шпионаже и пытаясь хоть что-нибудь в них найти… Я спрашивал об этом и наших головастых мужей в Куантико – из Отдела исследования человеческого поведения. Ты же знаешь, это наши интеллектуалы. Но они так ни к чему и не пришли. У тебя есть идея?

– РОМ ДО? Что бы это могло значить?.. – Томми нахмурился, а потом рассмеялся. – Смешно, черт побери, но это кое-что мне напоминает.

– Неплохое начало. Расскажи!

– Но это глупо.

– Чем глупее, тем лучше, приятель. Это мой стиль работы.

– Ты, наверное, слышал, что в шестьдесят первом я побывал на Кубе? Байя-де-Кочинос – может быть, слышал? Эх, дружище, было дело! По-нашему это означает «залив Свиней».

– Да, кое-что слышал.

– Ну так вот, мой батальон первым высадился на Ред-Бич, около Плайя-Ларга. Естественно, мы пользовались фонетическим алфавитом сухопутных войск. Таким же, как и американская армия. Все мы верили в великую Америку и в слюнтяя Кеннеди. Мы любили его и любили нашу маленькую авантюру. – В его словах звучала нескрываемая горечь. Но он взял себя в руки. – Короче, позже они ее изменили. Изменили и сделали более современной, как во всем мире. Я имею в виду «Д».

– Подожди, о чем ты говоришь?

– «Д» стало обозначать «Дельта». Не «Дог», как это было раньше, а «Дельта». Если ты выходишь на связь и у тебя позывной «Д», то это значит, что ты – «Дельта». Рота «Дельта», авиазвено «Дельта», эскадра «Дельта», группировка войск «Дельта» – ну и в таком духе. Все это было сделано в начале шестидесятых. Раньше «Д» означало «Дог». А «Р» – «Ромео». Это были позывные. Я служил во втором батальоне две тысячи пятьсот шестой бригады – Ла Бригада, – так вот у нас были позывные «Ромео Дог Два», а еще были «Ромео Дог Три», «Ромео Дог Четыре» и «Ромео Дог Пять». А у того, кто руководил всей операцией, – он, кстати, находился на корабле – позывные были «Ромео Дог Шесть». «РОМ ДО»? Этот человек слишком торопился это написать, у него плохо соображала голова, он умирал. Это было послание из прошлого. «Ромео Дог». Понял?

– «Ромео Дог»? Ни черта не понял, – ответил Ник, со всех сторон пытаясь осмыслить полученную информацию.

Что же, черт побери, значит это «Ромео Дог»?

Хауди Дьюти не изменился. Он принадлежал к той категории людей, которые никогда не меняются. Но и Ник тоже не изменился. Ник никогда не изменится: он всегда будет специальным агентом. Стать старшим агентом ему не светит. Он все это прекрасно понимал, потому что в глубине души чувствовал: ему не дано командовать и его не интересуют власть и шикарный дом в городских предместьях Вашингтона. Но наличие в его личном деле отметки о запрете на продвижение по службе навсегда лишало его вариантов попасть в серьезные команды, где работа действительно была интересной и захватывающей, не говоря уже о возможности перевестись в Вашингтон. Ему как своих ушей не видать легендарного Отряда по борьбе с терроризмом, который считался самым известным и престижным подразделением и, вероятно, должен был оставаться им еще долго. Эта группа быстрого реагирования состояла из прекрасно подготовленных, тренированных специалистов; у них было лучшее оружие, и все их действия отрабатывались в соответствии со специальной тактикой спецназа. Отряд взаимодействовал с другими, не менее интересными структурами. Нику не светило попасть и в Группу по освобождению заложников. Служившие там в те годы считались элитой: когда приходило время идти напролом, они выбивали двери и выкуривали преступников из их убежищ. Не стоило мечтать и об Управлении по борьбе с организованной преступностью. Это было крутое место: его сотрудники боролись с мафией, внедряясь в ее извращенный, но чем-то привлекательный мир. Если вы работали здесь, то действительно что-то делали. То же самое можно было сказать и об Управлении по борьбе со шпионажем, правда оно лишь вылавливало кубинцев в Вашингтоне и окрестностях и подслушивало телефонные разговоры в посольствах. Но и это выглядело интересно.

Увы, Нику было навсегда суждено остаться за бортом и влачить свою жизнь в управлениях второразрядных городов. И Балтимор, и Ричмонд, и Фредерик находились от Вашингтона на одинаковом расстоянии – чуть меньше ста миль, – однако между ними лежала целая пропасть, потому что Ника переводили из одного города в другой, но без важной для карьеры остановки в Нью-Йорке, Майами или Лос-Анджелесе (даже в этот город Ник никогда не получил бы направления). Все эти новые назначения были лишь имитацией служебного роста, фикцией… потому что, по неписаным правилам ФБР, реальное повышение по службе для Ника было невозможно.

Но, несмотря на все это, он не питал ненависти к Хауди Дьюти. Юти просто столкнулся с трудным выбором: как преподнести инцидент в Талсе с максимальной выгодой для Бюро и без ущерба для его собственного авторитета? Все произошло так, как и должно было произойти. В принципе Ник этого и ожидал.

Поэтому, встречая Ховарда Д. Юти в аэропорту Нового Орлеана, Ник не чувствовал напряжения или неловкости. Оба понимали друг друга.

Ховард стоял на тротуаре рядом с конечной остановкой автобуса и пытался остановить машину. В этот момент он увидел Ника в сером правительственном «форде». Бросив вещи на заднее сиденье, Ховард даже слегка улыбнулся:

– Привет, Ник. Слушай, старина, ты прекрасно сохранился, даже прическа не изменилась.

– Да, Ховард. Волосы никак не хотят выпадать. Даже не знаю, что делать.

– Ник, я так сожалел, когда услышал о Майре. Она хоть не мучилась перед смертью?

– Нет. Она долгое время провела в коме. У нее остановилось дыхание. Легкий конец. У нее была тяжелая жизнь, зато смерть не была мучительной.

– Да… слава Богу за то, что хоть в последние дни ниспослал ей свое милосердие.

– Спасибо, Ховард, – скучно ответил Ник, все время следя за тем, чтобы не назвать его Хауди.

Порой такое случалось, однако Юти, который прекрасно знал о своем прозвище, всегда делал вид, что ничего не замечает.

Хауди Дьюти, маленький, немного похожий на хорька, отнюдь не был глупым или заторможенным. Просто он отдавал всего себя работе в Бюро, взбираясь по служебной лестнице с яростным терпением бедного парня. Несомненно, у него были определенные политические таланты, но еще он работал так много, как только мог.

– Меня по-прежнему называют Хауди Дьюти, Ник?

– К сожалению, да, Ховард, – отозвался Мемфис, когда они выезжали из зоны аэропорта.

– Ладно, все будет нормально до тех пор, пока это говорят за моей спиной и пока я не узнаю, что это дошло до Секретной службы. Тогда мне придется расценивать это как акт вероломного предательства по отношению не ко мне лично, а к Бюро в целом. Кстати, Ник, тебя все любят; куда ни пойдешь – везде к тебе относятся с симпатией; поэтому ты оказал бы кое-кому неоценимую услугу, распространив эту информацию. Я же знаю, что информация, переданная неофициально, иногда намного эффективней меморандумов и директив. Надеюсь, ты понимаешь?

– Да, Ховард, – сказал Ник.

В этом был весь Ховард. Он сам устанавливал правила и сам по ним играл… пока у него не возникала охота их изменить.

– Так вот, Ник, большая часть предстоящей работы в ближайшие несколько недель будет посвящена налаживанию связей. У тебя снова появится возможность вернуться в команду. Ты обладаешь прекрасным качеством – умением ладить с людьми. Не думай, что этого никто не заметил. Но теперь тебе понадобится вся твоя любезность, понимаешь? Вся. Полностью.